На кровати сидит и курит в открытое окошко больной. Совсем мальчишка. Одну ногу упер в пол. Культя второй – два спичечных коробка до пола не достает. Сам неподвижен – культя дергается.

Курить на территории госпиталя категорически запрещается, а в палате тем более. Но вошедшая вместе со мной старшая медсестра ничего ему не сказала. Только вздохнула и посмотрела на него укоризненно. Больной на нее посмотрел. На меня посмотрел. А я на культю смотрю. А культя до колена голая.

– Это наш Сережа Башлыков. Сережа, вот корреспондент пришел.. Культя замерла. Опять задергалась.
– Это он ногу разрабатывает. Ну, в общем, вы сами тут поговорите.

Сергей проводил медсестру взглядом и принялся пеленать культю эластичным бинтом. Запеленал. Уставился на меня, как будто спрашивал: тебе-то что нужно от меня?

Нервные, колючие, раздражительные, мнительные. Такими они будут после возвращения оттуда в первые дни, недели, месяцы, годы. Даже те, кто не имеет физических повреждений. А что говорить о таких, как Сережа.

Те, кто столкнулся с “афганцами”, кто хочет понять и помочь им, знает, как это непросто.

Каждый из них в Афганистане жил, как на мине замедленного действия. Для одних она уже сработала. А других это чувство преследует до сих пор. Видеть смерть своих товарищей и своих врагов. Убивать и быть убитым. Страшная действительность, перемоловшая психику целого поколения.

Не согласны? Тогда “думайте сами, решайте сами”. Группа разведчиков за одну ночь должна пройти 15-ти километровый путь в горах, выйти в заданный район, где, по сведениям авиаразведки, укрепрайон мятежников, уничтожить его и вернуться на базу.

И вот, пройдя половину пути, группа натыкается на кочевника, его жену и дочь. Если их отпустить, значит не только не выполнить боевую задачу, но и вряд ли удастся вернуться без потерь. Если вообще удастся вернуться. В этом уже убедились на примере других групп. Убить? Безоружных? Невозможно. Но и с собой брать невозможно. А ночь не резиновая. А война есть война, и приказ есть приказ. За невыполнение боевого приказа – трибунал. Кочевники дикие, чужие, неумытые. Но люди!

Решайте, решайте. Хотя бы заочно, отвлеченно. Но решайте. Да так, чтобы не мордой в грязь и рылом не в пух. Скорее решайте, время пришло.

А вот они, может, до сих пор этот крест несут. Казнят себя за то, что отпустили. И половина из них не увидела рассвета. А может быть, казнятся за то, что на рассвете, сваливая рюкзаки с плечей, улыбались первым кровавым лучам солнца? Залезьте к ним в душу. Проживите их состоянием день, час, мгновенье.

А ведь это только эпизод. Вялый, бледный эскиз.

А нога болит. Ноги давно нет. А подошва ее все чешется. Несуществующая подошва. Однажды побежал – во сне, а проснулся и упал. И двери, двери, двери. И все закрытые. А в открытые не тянет. Нет за ними ничего. А мама плачет, отец клянет всех и вся. А продавщица-падаль обхамила. Рвануть бы ее вместе с собой. И Пашку не вернешь. А вот я пью. А когда не пью? Кто я? Для чего?
Плохо мне. Помогите мне, люди!

Трудно к “афганцам” подступиться. Помню, спросил одного: зачем ты сказал, что видел, как погиб твой командир?.. Он в горло мне вцепился:

– Порву! Не говорил я!
Газету ему показал с “его словами”. Прочитал он, заплакал. И вправду, не говорил он. Далеко был, не видел.
– А того писаку в Союзе увижу, в лицо плюну.

Я эту исповедь на кассету записал. Скверно это – писать неправду. Травмирует их неправда.
А полуправда еще хуже. А умалчивание – совсем беда. Жаль, не всегда горькая правда на страницы прорывается. Сладкая – пожалуйста, сколько угодно...

Вот вам, уважаемые читатели, еще информация к размышлению. Привозят матери гроб с телом сына. На похороны все село вышло. Сопровождающий лейтенант перед всеми рассказывает о том, какой этот парень был герой. Как он подвиг совершил. Пионеры салютуют. А солдаты – сослуживцы, что в команде сопровождения, глаза прячут. Душу надвое раздирает. Мать поседела вся. А солдаты правду в себе душат: “Ну, гад, что с матерью сделал. Струсил, из-за этого погиб”. Похоронили рядом с другим погибшим. Пионеры одинаково салютуют двум обелискам. Двум разным людям: герою и трусу.

А что если врезать матери: мол, ваш сын трус? И пенсию вам не дадут, и добрым словом никто не помянет.
Нет, нельзя. Мать не виновата. Не скажем. Представим, что через месяц один из его сослуживцев решит: хватит, не могу я больше. Ничем не рискую. Прострелю ногу. Медаль на шею, и домой.

Третий возьми, да и напиши об этой истории своей родне. И та уже с недоверием на все могилы смотрит. Может, и эти – не эти?
И награды по-разному получают. Один два года отпахал. Не царапнуло даже. Раз не пострадал – медали хватит. Другой, геройская душа, и представлен был, да заминка вышла. За “употребление” партийное взыскание повесили. Вместо ордена, значит.

И обо всем этом “афганцы” знают и с этим живут.
Хватит, наверное? Вернусь в палату. Серега запрыгал на одной ноге от тумбочки к тумбочке. Спички искал. Нашел, допрыгал обратно. Я ему снимки показывать стал. Те, что в Афганистане отснял. Жадно набросился. Вдруг один схватил, вглядывается:

– Гоша, Гоша!.. Это Гоша. Что с ним?

На операционном столе лежит солдат. Над ним склонился врач-анестезиолог. В вену иголку вставляет.

– Сережа, знаешь его?
– В учебке вместе и в Афгане вместе служили. Из Белоруссии он. Ой, как вы меня огорчили. Что с ним?
– Да успокойся. Ему только пальцы на ноге оторвало да ноги посекло. У меня есть снимок, как ему пальцы отрезают. Я тебе принесу, если не веришь. Повезло ему, сразу в госпиталь попал.

А про осколок в животе я ему не сказал.

– Вы мне этот снимок подарите. Ой, как вы меня огорчили. А где снимали?
– В Кабульском госпитале.
– А когда?
– В январе восемьдесят восьмого. Сережа, дай мне Гошин адрес.
– Дам, дам. Только он у меня дома. Я здесь второй раз лежу. Протез подгоняют. Да с ногой плохо... А живу я в Тюмени.

Вот такая получилась заочная встреча двух однополчан, двух человеческих судеб. А фотография-то ерундовая. Как говорится, мимо пройдешь – не глянешь. А вот мимо судеб не пройдешь. Судьбы эти среди нас. Давайте думать, как им помочь? С наскока тут, конечно, не решишь. И льготами не отделаешься. Доброта им нужна. Обыкновенная людская доброта, способная отогреть души. И понимание. Не всепрощение, а понимание. Давайте будем по отношению к ним чуткими, отзывчивыми, терпеливыми. Давайте помнить Гошу, лежащего на операционном столе.

А может, у этого парня другое имя?